Модильяни Амедео
МОДИЛЬЯ́НИ Амедео (Иедидия; Modigliani Amedeo Clemente; 1884, Ливорно, – 1920, Париж), живописец и скульптор, представитель так называемой парижской школы (см. Искусства пластические. 20 век). От отца, небогатого маклера, усвоил элементы еврейской традиции (например, знал Каддиш); от широко образованных матери и ее сестер (урожденная Гарсен; судя по девичьей фамилии их прабабки, возможно, состояли в родственной связи с Б. Спинозой) приобрел интерес к европейской культуре (Ф. Ницше, Г. Д’Аннунцио, Ф. Достоевский, знание французского языка и поэзии Ш. Бодлера, А. Рембо, П. Верлена). Старший брат Модильяни Витторио Эмануэле (1872–1947), позднее активный антифашист, а затем лидер социалистической фракции в итальянском парламенте, познакомил его с идеями П. Кропоткина. Обучение живописи (с 1898 г.) у художника Г. Микели в Ливорно (прервано в 1900 г. вспышкой туберкулеза) Модильяни продолжил в 1902 г. во флорентийской Академии художеств у Дж. Фаттори, крупнейшего мастера так называемой школы маккьяйоли (итальянских предшественников импрессионизма). С 1903 г. работал в Венеции, в 1906 г. — в Париже, где оказался в гуще новых художественных идей и исканий. Знакомство со скульптором К. Бранкузи (Брынкуши, выходец из Румынии) и всеобщее в то время увлечение африканской культовой пластикой стимулировали занятие Модильяни ваянием (вплоть до 1915 г.), которое стало для него сферой поисков эмоционально выразительной фактуры, ритма, абриса (например, «Голова», дерево, 1912–13, частное собрание, Париж), тогда как в живописи и графике он искал пути к воплощению сущности характера и психологии модели (в том числе и в этюдах с обнаженной натурой). Высокий интеллект и тонкая интуиция вели Модильяни от освоения системы П. Сезанна и лапидарности А. де Тулуз-Лотрека к синтетической манере, в которой певучая линия и цветовые созвучия А. Матисса сплавились с техникой градации плоскостей П. Пикассо, но без гедонизма первого и метафизичности второго (несмотря на частое общение с Пикассо, Г. Аполлинером, М. Жакобом — глашатаями кубизма), а также без общего для обоих стремления творить особую «реальность» в противовес неприглядной действительности. Модильяни создает чуть ироничные, обобщенные и остро характерные портреты чем-то близких ему людей (одно из исключений — «Супружеская пара», 1915–16, Музей современного искусства, Нью-Йорк, — саркастическая издевка над напыщенным самодовольством), проникнутые соучастием и то меланхолическим, то трагическим чувством бессилия облегчить их судьбу. Зыбкая уравновешенность композиции, удлиненные овал лица и как бы сползающая книзу фигура, ушедший в себя взгляд и лебединый изгиб шеи, наделяющий трогательной хрупкостью некоторые женские образы, — все служило Модильяни для выявления таящихся за внешностью особенностей душевного строя модели.
Настороженная неприступность его «Еврейки» (1908, частное собрание, Париж), внутренняя неуверенность крепыша М. Кислинга (портрет 1915 г., частное собрание, Милан), по-братски близкого Модильяни, душевное смятение угловатого Х. Сутина (портрет 1917 г. Национальная художественная галерея, Вашингтон), которого Модильяни отечески опекал, безвольная покорность «Дамы с черным галстуком» (1917, частное собрание, Париж) и внутренняя борьба волевой Жанны Эбюртен (портрет 1918 г., частное собрание, Берн), гражданской жены Модильяни, выражены также в скупо отобранных сочетаниях цвета, обладающих и декоративной привлекательностью.
Вино и гашиш, которыми слабый здоровьем Модильяни пытался взбодрить себя для творчества, а позднее — заглушить горечь непризнания и бесприютности своей нищенской жизни, были причиной его ранней смерти. Импульсивность Модильяни создала ему репутацию неугомонного дебошира. Лишь немногие (М. Шагал, Ж. Липшиц, Ханна Орлова, М. Утрилло, М. де Вламинк, Х. Гри и другие) понимали Модильяни, ценили его творчество, отмечали его благородство, великодушие, готовность поделиться последним франком и вступить в драку с целой компанией молодчиков-антисемитов, его болезненное переживание бедствий Первой мировой войны и радость по поводу революции в России, в которой он, впрочем, видел исполнение пророчеств Нострадамуса. А. Ахматова писала о неординарности литературных вкусов Модильяни и его суждений о красоте («День поэзии», М., 1967), а И. Эренбург («Люди, годы, жизнь», т. 1, М., 1961) — о его незаурядности даже на фоне корифеев искусства 20 в. Друзья Модильяни высекли на его надгробии эпитафию: «Смерть настигла его на пороге славы».