Чехов Антон
ЧЕ́ХОВ Антон Павлович (1860, Таганрог, – 1904, Баденвейлер, Германия), русский писатель.
В творчестве Чехова еврейская тема появляется в ранней, не публиковавшейся при жизни писателя безымянной пьесе, известной под условными названиями «Безотцовщина» (написана в 1878 г.). В ней фигурируют отец и сын Венгеровичи. Венгерович-старший — стереотипный ростовщик, провинциальный Шейлок, опутавший местное дворянство долгами, разоряющий его и скупающий их имения и шахты; он также владелец сети кабаков, через которые влияет на жизнь края. Венгерович-старший порочен и преступен (нанимает разбойника, чтобы искалечить героя, раскрывшего его плутни), но ему присуща широта, циничная откровенность и достоинство. В отличие от отца, Венгерович-младший ограничен и сух. Сын ростовщика — радикальный студент, жесткий утилитарист и «материалист» в вульгарном смысле, суждения которого об искусстве и морали унаследовали герои более поздних антирадикальных произведений Чехова. Таким образом писатель подтверждает бытовавшее мнение о связи радикальных идей с еврейскими деньгами и о «еврейском, бездуховном» происхождении материализма.
В период сотрудничества Чехова в так называемой «малой» прессе в его рассказах часто мелькают стереотипные юмористические еврейские персонажи с комическими фамилиями, а некоторые подтекстовки к карикатурам в сочинении Чехова имеют юдофобский характер.
В 1886–87 гг. Чехов пережил драматический роман с еврейской девушкой из богатой семьи — Евдокией Эфрос (сестра Н. Эфроса), на которой он планировал жениться. Невеста Чехова поначалу не хотела креститься; однако неизвестно, согласилась ли она на этот шаг, и было ли это препятствие основной причиной их ссор. В этот период Чехов написал рассказ «Тина» (1886), отразивший его настроение. В «Тине» изображается портретно похожая на Эфрос провинциальная еврейка — наследница стереотипных винно-водочной торговли и ссудной кассы. В героине, Сусанне, признаки мертвенности и распада сочетаются с распущенностью нравов; она обкрадывает героя, и их борьба в былинном духе переходит в объятия. Чехов подчеркивает принадлежность героини к миру предков, ее функцию «звена в цепи», безличность. В то же время Сусанна демонстративно отвергает еврейство, предпочитает русский язык, хождение в церковь и т. п. Сусанна несет двойную погибель: герой попадает в ее сети и забывает о женитьбе, но через нее он также вовлекается в «тину» еврейского влияния. Опаснее всего в ней то, что при всей своей выморочности она ярче и привлекательнее других. Ее обезоруживающая откровенность, дионисийский дух ее дома отвратительны, но и чем-то нужны героям. «Тина» вызвала резкое осуждение не только критики, но и ближайшего окружения Чехова.
Рассказ «Перекати-поле» (1887) изображает реального человека, крещеного еврея А. Сурата, с которым писатель случайно встретился в Святогорском монастыре в мае 1887 г. Рассказ написан в объективной манере, с сочувствием к незадачливому герою, одержимому тягой к образованию. (После появления рассказа в печати Сурату в конце концов дали возможность учительствовать.) За гуманистическим направлением рассказа, однако, скрывается весьма консервативная позиция: автор иронически компрометирует тягу героя к образованию во что бы то ни стало, считая ее видом конформизма, и издевается над неискренним, по мнению Чехова, обращением в православие. Мотивы одержимости героя «Перекати-поле» чужими мнениями и его скитальчество связаны с чеховским анализом русского радикализма в рассказе «На пути» (1886), в герое которого, Лихареве, высвечивается архетип Вечного Жида. Тема губительного для личности отказа от «своего» становится стержнем образа полупомешанного Соломона в повести «Степь» (1888), который сжигает свою долю наследства, опровергая стереотипное представление о еврее, любящем деньги. Соломон, страдающий от ненависти к себе, цинично глумится над еврейством, и др. персонаж говорит ему: «Не нравится своя вера, прими другую, а над своей грех смеяться». Пугающий образ отщепенца и разрушителя Соломона в повести дополнен образом его доброго и чадолюбивого брата Моисея. Дом его, грязный и убогий, как будто пострадал от ударов великана, — что косвенно напоминает о волне погромов начала 1880-х гг. Однако эмоциональное отталкивание от еврейства сохраняется и в этом образе: добрый кабатчик изображен льстивым и приторным.
Пьеса «Иванов» (написана в 1887–89 гг., опубликована в 1889 г.) развивает автобиографическую тему возможной женитьбы на еврейке. Она отразила не только чувство вины самого Чехова перед Эфрос, но, видимо, и впечатления от отношений его брата Николая с Анной Ипатьевой-Гольден, свидетелем которых Чехов мог быть летом 1887 г. Кроме того, «Иванов» также явился предвидением судьбы другого брата Чехова, Александра, в 1888 г. женившегося на сестре Ипатьевой, Наталье Гольден. Героиня пьесы Сарра, ради брака с героем перешедшая в православие, оказывается отверженной и еврейским, и русским миром, жертва ее никому не нужна, любовь Иванова к ней прошла, и Сарра угасает от чахотки среди беспробудных пошляков, рядом с омертвевшим духовно Ивановым, который в конце концов кричит ей: «Жидовка!» Но в сложной конструкции пьесы автор эффектно оправдывает героя: самоубийство Иванова задним числом снимает обвинение в нечистоте его побуждений.
Русскому обществу в пьесе приданы такие черты, которые обычно приписывались евреям: скупость, грубый материализм, цинизм. Героиня же, по-детски непосредственная, окружена стихией музыки, одиночества, отверженности, болезни. Мелодраматический ореол вокруг Сарры несколько смягчается нотками еврейского юмора, который проявился в монологе о том, как жизнь ее обсчитала. Иванов оказывается не в силах сдержать грубое ругательство в тот момент, когда Сарра принимает версию окружающих о корыстных мотивах мужа. Кроме того, антисемитские высказывания в «Иванове» переосмысляются, когда старенький граф-приживал, который их произносит, оказывается в финале единственным человеком, по-настоящему любившим Сарру и скорбящим о ней.
В пьесе «Иванов» проявилось отношение Чехова к еврейскому вопросу. Чехов утверждает, что еврей уже не «чужой», а «свой», что ему некуда деваться, что положение его трагично и отношение к нему несправедливо. «Иванов» отражает резкое недовольство Чехова собой и своей ролью в антисемитской реакционной газете «Новое время». Тогда же, летом 1887 г., Чехов окончательно разошелся с Е. Эфрос и сообщал брату об омерзении к жизни и намерении покончить с собой, после чего и был написан «Иванов». В подтексте «Иванова» — мотив смерти от чахотки С. Надсона, которую связывали с травлей поэта «Новым временем». Фельетоны В. Буренина, осмеивавшие С. Надсона и Н. Минского, строились на сквозном образе комического проходимца-поэта Сидраха Чижика, автора плаксивых, ходульных стихотворений в духе «гражданской скорби». Внесение в монолог Сарры лейтмотива «Чижик, чижик, где ты был?» во второй редакции «Иванова» было прямой интертекстуальной аллюзией с фельетонами Буренина; кроме того, с образом Сарры соотносились «надсоновские» темы двойной отверженности, неразделенной любви к «русскому», ненужной жертвы, чахотки, смерти.
В 1888 г. Чехов пытался опубликовать под псевдонимом в «Новом времени» свой отклик на полемику газеты с В. Стасовым по поводу заказа М. Антокольскому памятника Екатерине II, предложив свой проект решения еврейского вопроса: внешнее гражданское равноправие евреев при психологическом отторжении их русскими («Надо только помнить про жида, что он жид»). Отец и сын Суворины отвергли это решение как слишком либеральное, и статья Чехова напечатана не была. Фактически в ней он дал обоснование «асемитизма» (отталкивание от евреев, не переходящее в прямую вражду). С 1888 г. еврейские мотивы исчезли из произведений Чехова до 1894 г., когда он написал рассказ «Скрипка Ротшильда». Герой рассказа, русский гробовщик Яков, по кличке Бронза, воплощает стереотипный для еврея черствый материализм и меркантильность: он делает гроб жене, не дожидаясь ее смерти, все в жизни рассматривает как «убытки». Потеря жены пробуждает в нем душу, он воскрешает в памяти утраченный рай прошлого, и в его мыслях звучат отголоски псалма «На реках Вавилонских». Герой как бы экспроприирует еврейскую духовность и присущую евреям музыкальность: он создает гениальную трагическую мелодию. Бронзе в рассказе противостоит еврей Ротшильд, который заимствует его мелодию, правда, превратив ее из трагической в унылую, сентиментальную и плаксивую.
Чехов осуждает бессмысленную, жестокую враждебность Бронзы к Ротшильду, который тоже ограблен в этой жизни. Гуманистическое порицание антисемитизма сочетается с эмоциональным неприятием евреев, спроецированным в эстетическую сферу. В этом приговоре еврейскому искусству как вторичному, мелкому, сентиментальному слышится эхо «культурного» антисемитизма В. Р. Вагнера, воспринятое через публикации русской прессы.
В «еврейском цикле» Чехова конца 1880-х гг. проявился страх, порождаемый в русском общественном сознании феноменом еврейской ассимиляции, но наряду с этим чутко зарегистрированы те болезненные явления, которые несла ассимиляция самим евреям.
Возобновление чеховского интереса к еврейской теме в середине 1890-х гг. принято связывать с новым витком антисемитизма в России по поводу дела Дрейфуса (1893). В 1897–98 гг., живя в Ницце, Чехов следит за пересмотром дела Дрейфуса; Чехов прочитывает стенограммы судебных заседаний и приходит к выводу о невиновности Дрейфуса. Он восхищен выступлением Э. Золя, его нравственной высотой, называет дрейфусаров «людьми, идущими впереди нации». За антисемитским ажиотажем Чехов разглядел признаки национальной болезни: «Когда у нас что-нибудь неладно, то мы ищем причин вне нас и скоро находим: “Это француз гадит, это жиды, это Вильгельм”. — Капитал, жупел, масоны, синдикат, иезуиты — это призраки, но как они облегчают наше беспокойство!» В настроениях конца века Чехов чувствует тревожное предвестие: «... заварилась мало-помалу каша на почве антисемитизма, на почве, от которой пахнет бойней». Интервью Чехова французским журналистам по поводу дела Дрейфуса напечатано не было: журналисты в нем сделали упор на выпады в адрес русского общества в целом и русской журналистики, и осторожный Чехов наложил запрет на его публикацию.
В отношении Чехова к евреям переплетались личная тяга (роман с Е. Эфрос, многолетняя дружба с И. Левитаном) и низовые религиозные отталкивания. Но, и заняв гуманистическую гражданскую позицию в отношении евреев, Чехов сохранил на бытовом уровне настороженную неприязнь к евреям (о чем свидетельствуют его письма), в особенности в культуре (в частности, к евреям-критикам, художникам). Кроме того, еврейская тема была для Чехова кладезем бытового юмора (копирование искаженного русского языка и т. д.).
Посмертный культ писателя в среде русской интеллигенции во многом опирался на восприятие ассимилированного русско-еврейского читателя, который воспринимал Чехова как гуманиста. Эта позиция вызывала иронию как еврейских (В. Жаботинского), так и русских консервативных критиков.