Ладыженский Ефим
ЛАДЫ́ЖЕНСКИЙ Ефим (1911, Одесса, – 1982, Иерусалим), живописец, график, художник театра и кино. В школьные годы учился в студии Ю. Бершадского (1869–1956), затем на театральном отделении Одесского художественного института (1927–31), по окончании которого работал в театрах Краснодара, Ташкента, Ашхабада, Москвы (где жил с 1936 г. и стал художником киностудии «Мосфильм»), оформлял спектакли (свыше 70), в том числе «Вишневый сад» А. Чехова, «Женитьба» Н. Гоголя, постановки пьес А. Арбузова, В. Розова и других советских драматургов. Ладыженский выполнил также эскизы декораций и костюмов к неосуществленным постановкам: «Закат» И. Бабеля, комедий В. Маяковского, опера на либретто Э. Багрицкого «Дума про Опанаса». Лишь в 1939 г. Ладыженский был принят в члены Союза советских художников.
Ладыженский признался как-то дочери, что «жил хорошо, пока не понял, что жизнь кончается». Эта мысль о тленности мира, стремление одолеть смерть, тоска по бессмертию стали лейтмотивом его циклов станковых картин, к созданию которых Ладыженский обратился в начале 1960-х гг. Первый из циклов — «Бабель — Конармия», написанный темперой, зримо воплощает трагическое самоощущение Бабеля: «Разлетается жизнь. Я на большой непрекращающейся панихиде». Печальные раввины, неистовые кавалеристы, сорванные со стен распятия, отрезанные головы; сосуществующие на одном полотне кони, покойник, занятая любовью пара — это жизнь на грани смерти.
В начатом почти одновременно втором цикле «Одесса — город моего детства» Ладыженский, используя свой опыт театрального художника, создает как бы ряд мизансцен, полных ностальгии и едкой иронии. Он совмещает передний и задний планы, лишая композицию глубины и пространственной перспективы, и словно опрокидывает на зрителя красочное многообразие жизни нэповской Одессы 1920-х гг., в значительной мере еврейской, с ее шиком и убожеством, с ее многолюдьем уличных перекрестков, с колоритным свадебным застольем, чинной похоронной процессией, бегом пролеток по Дерибасовской — жизни, ушедшей в прошлое, еще живой в памяти, но уже ненужной. Альбом репродукций с полотен этого цикла («Е. Ладыженский. Город моего детства», М., 1975) и три персональные выставки — за почти 50 лет творчества — означали официальное, хотя и сдержанное, признание художественных достижений Ладыженского.
В 1970-х гг. в произведениях Ладыженского нарастают трагические ноты. Даже изображения интерьеров и натюрморты насыщаются динамичной экспрессией и напряженным драматизмом. В цикле «Каркасы» он срывает с предметов и человека плоть, обнажая их костяк, их более долговечную первооснову. Его «Корни» — это борьба с умиранием: дерево уже мертво, но засыхающие корни цепко держатся за жизнь. Пейзажи цикла «Люблинское кладбище» — экстатический крик против уродства и неправоты смерти.
В 1978 г. Ладыженский репатриировался в Израиль. Перед выездом он уничтожил около двух тысяч работ из-за невозможности оплатить их вывоз, а 30 картин из цикла «Бабель — Конармия» (повторенных позднее в графике) Министерство культуры Советского Союза присвоило себе в обмен на разрешение вывезти некоторые произведения последних лет. Этот акт самоистребления глубоко ранил душу художника. За четыре года жизни в Израиле Ладыженский завершил циклы «Вечный жид», «Автопортреты» (полный щемящих сюрреалистических сопоставлений) и другие, создал ряд отдельных работ, в том числе «Колючку» — своего рода портрет самого жизнестойкого растения. Его три персональные выставки были высоко оценены израильскими критиками, отмечавшими виртуозное мастерство и откровенность самовыражения художника. Однако в своих духовных поисках Ладыженский не мог уже обрести душевного равновесия, и мысль о безнадежности противостояния смерти привела его к самоубийству.