Французские фамилии

Все началось (или кончилось?) в 1539 г. Тогда королевский ордонанс закрепил за каждым французом его семейное имя, кличку, прозвище, и под этим именем (и ни под каким другим) он и его потомки отныне и навеки должны были записываться в церковно-приходских книгах. Менять его по своей прихоти запрещалось.

6 фруктидора 2 года Республики (по-нереволюционному — 23 августа 1794 г.) Конвент, едва разделавшись с якобинской диктатурой, переиначил королевский ордонанс на гражданский лад и повелел, что «ни один гражданин не может носить иное имя или фамилию, нежели указаны в его свидетельстве о рождении». Тех же, кто под шумок революционных событий их изменил, обязали вернуться, так сказать, в первобытное состояние.

Как и во многих других случаях, от эксцессов революции спасла диктатура Наполеона. Первый консул железной рукой вводил послабления и компромиссы, и 11 жерминаля 11 же года Республики (1 апреля(!) 1803 г.) счастливым французам дозволили в исключительных случаях менять фамилии (и вот личные имена официально разрешили изменять только в середине 80-х годов нашего века, да и то, как мы увидим, с большими трудами). Зато запретили давать детям какие бы то ни было имена, кроме тех, что значатся в республиканском и католическом календарях (умел Первый консул примирять противоположности!), да еще имена исторических персонажей. Но и здесь, как положено в благоустроенном государстве, многое было оставлено на усмотрение властей. Например, как-то родителям отказали в праве назвать дочку Касандрой: исторических (или квазиисторических) персонажей нужно было выбирать правильных...

Может, наши многочисленные Электроны, Первомаи и Авангарды, а также не столь многочисленные Даздрапермы (от «Да здравствует первое мая») и Лагшмивары («Лагерь Шмидта в Арктике») поприветствовали бы мудрый консерватизм Первого консула, умерившего произвол родителей: все-таки ни одну юную француженку не нарекли Мюратой или Талейраной и не было в 1806 году ни одного новорожденного Аустерлица. Правда, как-то в Гваделупе младенца в полном соответствии с наполеоновским декретом нарекли чем-то вроде Гос. пр. — аккурат из календаря, где этой пометкой — «государственный праздник» — сопровождаются многие даты (по-французски это, естественно, звучит по-другому, но не более лепо). Но всего, как известно, не предусмотришь, даже если ты Наполеон Бонапарт.

С известными послаблениями весь этот бонапартизм действует и до сих пор. Во всяком случае, фамилии при достаточных основаниях менять разрешают, но вот достаточны ли основания — решать чиновникам (ох уж эти свобода, равенство и братство!) или суду (все-таки демократия!). И процедура такого решения — советскому человеку в кошмаре не приснится. Задействованы государственная канцелярия, Министерство юстиции и столь высокий орган, как Государственный совет, который до отмены смертной казни нередко вмешивался даже в вопросы жизни и смерти. Может дойти дело и до высшей судебной инстанции.

Уважительных мотивов для смены фамилии у граждан в основном три. Первые два признаются государством почти безоговорочно: это неблагозвучный, смешной, оскорбительный характер фамилии и ее «иностранность». Третий распространенный мотив — желание облагородить свою вполне приличную, но простоватую фамилию. К этому в Belle France тоже относятся с пониманием, хоть и не с таким безоговорочным.

Рассматривая (разумеется, не в смысле «решая» — где уж нам, а в смысле «разглядывая») заявления по первому из мотивов, поражаешься, сколько же в конце нашего века сохранилось не то что смешных или нелепых — откровенно непристойных, унизительных, оскорбительных фамилий (бывших крестьянских прозвищ). Специалисты считают, что 500 лет назад, когда королевский ордонанс «заморозил» фамилии, многие из них имели другое, более пристойное значение, и что за последние 500 лет оно изменились не в лучшую сторону. Например, печально известная во Франции фамилия Кошон («Свинья») — ее носил церковный прокурор на процессе Жанны д'Арк — видимо, означала тогда что-то вроде свинопаса (тоже, впрочем, не слишком почтенно по сравнению с пастухом — работой, считавшейся куда более сложной и квалифицированной). Некоторые фамилии отражали деревенские сплетни или оценки характера и морального облика («ведьма», «стерва»). Встречаются «Колбаса с кровью», «Коровий навоз», «Недоделанный», «Мул», «Поросенок»... И счастливые их обладатели меняют их только теперь, а некоторые и до сих пор не торопятся. Все-таки традиции, в том числе и семейные, во Франции, видимо, сила почти непреодолимая: «Эта фамилия была достаточно хороша для моего отца, значит хороша она и для меня...»

Вообще же выборочный список фамилий, с которыми решились, наконец, расстаться их носители, мог бы стать самым интересным местом статьи. Но автор просит извинить его: с профессиональной юности въелась привычка отличать печатное слово от других, непечатных, слов родного языка и, по возможности, не смешивать их. Можно лишь сказать, что те самые Свинья, Сука и Коровий Навоз были бы в этом списке едва ли не самыми невинными. Сравнительно скромный пример — что-то вроде «Бревна в заднепроходном отверстии» (прославленная элегантность французского языка позволяет сказать это в одно слово). Дальнейшее — молчанье...

Обосновывая просьбу о перемене подобной фамилии, граждане часто ссылаются на трудности и недоразумения, возникающие, когда приходится представляться по телефону, вызывая скорую помощь, полицию или пожарную команду. Более сильных аргументов для смены подобных фамилий, видимо, не находится.

Иногда, впрочем, носителей таких фамилий, даже заставляют менять фамилию против их желания. Например, когда семья хочет усыновить ребенка. Несколько лет длился судебный процесс в связи с тем, что семье со сравнительно невинной, по французским меркам, фамилией (что-то вроде «Кочерыжка») не разрешали усыновить ребенка, объясняя, что нельзя обрекать невинное дитя на пожизненные насмешки из-за такой смешной фамилии. В газетах особенно возмущались подобным лицемерием: многие видные судейские носят фамилии вроде «Тряпье», «Отродье», «Рогоносец» — и не торопятся их менять.

В этом, может быть, и состоит самое странное (или самое интересное). Всего в год французы подают не более 500 заявлений о смене фамилии. Для сравнения только в городе Сиэтл (США), где подобных фамилий, в общем-то, не водится, в год меняют фамилии 5 000 человек. Вот они, культурные различия!

Но и из этих пятисот лишь треть фамилий меняют из-за неблагозвучия. Гораздо чаще (почти в половине всех случаев) ее меняют из-за «нефранцузского» звучания (это в основном еврейские фамилии, сегодня все чаще к ним добавляются арабские). Видимо, чужеземный дух оскорбляет сильнее непристойности. Но, с другой стороны, если в России смена фамилии по такому мотиву навлечет в лучшем случае насмешки, а порой и презрение, — во Франции это воспринимается как акт искреннего патриотизма и является в глазах государства самым уважительным мотивом. Французы, действительно, очень дорожат внешними признаками культурной идентичности и единства — именно они во многом и делают поразительно разношерстную Францию мононациональной страной.

Многие же просто хотят взять себе фамилию «поблагороднее», «познаменитее», вроде «Шанель» или «Ротшильд» (во Франции, видимо, она уже перестала звучать как иностранная). Это тщеславие в глазах суда и Государственного совета выглядит вполне невинным, хотя потакают ему далеко не всегда. Кто-то хочет взять фамилию кого-то из родственников, отличившегося в Сопротивлении и вообще при каких-то обстоятельствах павшего за Францию. Вполне почтенно и по возможности удовлетворяется.

Иногда происходит что-то и вовсе непонятное. Например, Жан Бланк («Белый») вдруг решает стать Жаном Науром («Черным»). Но обычно к таким капризам, равно как и к эстетическим предпочтениям относятся со всей строгостью. Как правило, власти считают их абсолютно неуважительным мотивом для смены фамилии. Как вполне официально разъяснялось, эстетические вкусы меняются с каждым поколением, а то и быстрее. Если идти у них на поводу — что останется от традиций и той же «национальной идентичности»?!

И уж совсем верный путь провалить дело — пожаловаться, что твоя фамилия дурно звучит на другом языке, особенно на английском. На такого безродного космополита обрушивается вся тяжесть французского патриотизма.

Но это с фамилиями. За личными именами контроль куда строже. И немудрено: ведь и у самих обладетелей, и у их родителей куда шире возможности для наглого произвола. Наполеоновский декрет, регламентирующий возможный выбор имен, до сих пор остается в силе. И все ради сохранения той самой культурной идентичности! Семьям отказывают в праве давать своим детям традиционные провинциальные имена. Одна бретонская семья 20 лет судилась с государством за право назвать ребенка бретонским именем. А тем временем безымянные дети остаются лишенными всех гражданских прав, включая право наследовать имущество или вступать в брак. В последнее время, правда, и здесь вышло послабление: разрешено давать традиционные местные имена «в порядке исключения». Порядок исключения определяют те же власти. Во время опросов 25% французов сочли, что и детям из мусульманских семей, если они хотят быть французскими гражданами, нельзя позволять носить мусульманские имена (не фамилии) — пусть, как и прочие добрые французы, черпают из тех же двух календарей да Плутарха с Гомером.

Но это, так сказать, конфликты идеологические. А случаются и чисто бюрократические — наследие того же наполеоновского указа. Например, девочку без всяких проблем можно назвать Сериз («Вишня») — записано такое имя в революционном календаре. И называют. А вот Ваниллой (Ванилью) — не моги. И это при том, что ваниль пользуется у французов куда большим почтением, чем простая вишня, — существует даже специальная лига гурманов, борющаяся за неприкосновенность этого продукта и запрещение всяких суррогатов вроде ванилина. Но продукт продуктом, а список списком. Родная вишня в революционных святцах значится, а ваниль, продукт экзотический, колониальный, добываемый рабским трудом, — нет. Ничто не помешает дать ребенку самое причудливое имя из двух календарей (а причудливых и, на обычный вкус, просто нелепых имен тому же революционному календарю не занимать). Но вот, чтобы назвать девочку англосаксонским именем Ванесса, одной семье пришлось судиться полтора года. Так что дело Конвента (как, впрочем, и его врага — Римско-католической церкви) живет и побеждает.

Но если оградить от чужеродных вторжений «генофонд» имени и фамилий французам как-то удается, то оградить его от обеднения — никак. Такова, видимо, генетическая судьба всех искусственно или естественно изолированных популяций. И сегодня французских патриотов беспокоит прискорбная,— чтоб не сказать грозная, перспектива:через два века из нынешних 250 тыс. французских фамилий 150 тыс. могут исчезнуть навсегда. А французам хочется не только унификации, но и разнообразия: знаменитое «единство во множестве» — золотая мечта просвещенного патриотизма. Так что, может, и кстати, что столь многим французам жалко расставаться со своим «Бревном в...». По крайней мере, это — свидетельство по меньшей мере пятисотлетней древности фамилии, чем может похвастаться не каждый граф... А с недоразумениями по телефону можно и смириться: в конце концов, скорую помощь или пожарную команду вызывают не каждый день...

Но во Франции естественные порывы родителей по наименованию своего детища сурово сдерживаются законом и столько же сурово действующим в демократической стране общественным мнением. А как ведут себя там, где этого давления нет?

Бельгийские исследователи решили выяснить, какими мотивами руководствуются родители, давая имена свои детям.

В родильном отделении одной из больниц Фландрии (а не франкоязычной Валлонии) они подробно расспрашивали матерей обо всем, что имело отношение к выбору имени для новорожденного: откуда им пришло в голову это имя, знают ли они лично людей с такими именами, как зовут их самих и знают ли они, почему им достались эти имена, как зовут их родителей, почему выбрали именно это имя, каких имен они не желали бы своим детям и т.п. Между прочим, повторяющихся имен было немного: на 69 мальчиков и 66 девочек пришлось целых 111 имен. Аналогичной статистики для России нет, но всякий интиутивно понимает, что у нас совпадающих имен было бы гораздо больше.

Откуда же берется разнообразие?

Давление христианского календаря на выбор имен ослабевает на Западе везде, кроме, может быть, той же Франции, где единственной альтернативой святцам являются просветительские фантазии Конвента. И в отличие от консервативной Франции бельгийцам, как и многим другим на Западе, хочется для своих детей имен «новых», оригинальных (не нам над ними смеяться: мы этой болезнью переболели сильнее, чем кто-нибудь, просто немного раньше). Больше всего имен родители «почерпнули» обычным образом: из личных контактов. Больше трети имен были выбраны из специальных «именников» — книг со списками всевозможных личных имен. 14% — из телевидения, 5% — из книг, по 3% — из журналов, газет и кинофильмов. Всего несколько имен были даны в честь родителей и несколько «придумали сами». Но на самом деле влияние телевидения на имена юных потомков Уленшпигеля может быть куда большим, чем кажется родителям, а влияние личных контактов — несколько меньше. Во всяком случае, на вопрос о том, кого еще они знают с подобными именами, почти половина мамаш смогла назвать только героев телеэкрана.

Но это источники. А как обстоит дело с мотивами?

44% — красивое имя (вспомним, как осуждается этот мотив в гордящейся своим эстетизмом Франции)

22% — коротко, просто (см. выше);

17% — согласуется с именами других наших детей (представляете себе такой мотив во французском суде?);

15% — оригинально (опять же, см. выше)

14% — хорошо сочетается с фамилией;

11% — из-за его значения;

8% — легко и удобно произносить;

7% — звучит по-фламандски;

7% — его не переиначишь;

6% — так зовут кого-то из членов семьи;

6% — создает благоприятный образ;

5% — нам нравятся французские имена;

4% — не слишком современно.

Очевидно, что эстетические мотивы не то что преобладают, а чуть ли не подавляют все остальные при выборе имени для ребенка. В сумме они занимают процентов 80%.

И здесь обнаружился весьма любопытный разрыв между поколениями. Среди молодых мам меньше половины знали о причинах, которыми руководствовались их родители, выбирая имя для них, и меньше трети — резоны для выбора имени их мужей. Но у тех, кто знал, это чаще всего были семейные традиции, затем влияние средств массовой информации — тот самый благоприятный образ. А ныне — сплошное «"сделайте мне красиво». В декадентские времена изволим жить...

Не менее любопытны причины, по которым имена отвергаются.

Англо-американские имена — 21%

Старомодные — 19%

Отрицательный образ в СМИ — 18%

Слишком распространенные — 16% Иностранные имена вообще — 14 (а где-то еще беспокоятся о нашем антиамериканизме! Лояльный член НАТО, Европейского сообщества, Атлантической цивилизации и чего там еще — а американских имен не любят на целую треть больше, чем просто иностранных!)

Длинные имена — 14%

Фламандские имена — 12% (предпочитали имена, «звучащие по-фламандски», как мы помним, лишь 7%)

Французские имена — 9% (при всех противоречиях между валлонами и фламандцами, французские имена отвергаются не только реже, чем иностранные имена вообще, но и реже, чем типично фламандские! Нам бы ихние национальные конфликты!)

Труднопроизносимые имена — 9%

Традиционные имена — 8%

Имена, кончающиеся на «у» — 8% (фактически, те же англо-американские имена).

Любопытно, что в неприятии имен чисто эстетические мотивы играют куда меньшую роль, чем в их предпочтении. Лишнее подтверждение известного психологам и социологам факта, что положительный и отрицательный выбор регулируются разными психосоциапьными механизмами.

Любопытно, что, как показал опрос, англо-американские имена при их общей непопулярности весьма популярны у наименее образованных родителей. Здесь можно провести аналогию с нашими многочисленными в прошлом Арнольдами, Артурами, Альбертами. Правда, эти имена были популярны в основном не у необразованных родителей, а, скорее, у тех, кого было принято называть «интеллигентами в первом поколении». Телевидения тогда не было, зарубежных фильмов тоже смотрели немного, и, людям малообразованным просто неоткуда было почерпнуть эти имена. Людям же, только начавшим приобщаться к мировой культуре, эти имена казались и престижными, и эстетичными, и «неизбитыми». Некоторое время назад крен был дан в другую сторону. Автора этих строк его знакомые иностранцы, много ездившие по России, уверяли, что мало где в мире сегодня репертуар имен, особенно женских, так невелик, и мало где можно встретить в одной комнате или одном учреждении так много людей с одинаковыми именами. Сегодня, кажется, эта тенденция вновь переламывается, но уже не за счет иностранных имен, а, в основном за счет имен, долгое время считавшихся «устаревшими» или «простонародными». Но, насколько можно судить, в оборот возвращено совсем немного старых имен, да и те в основном пока мужские. «Опрощать» девочек побаиваются. И это различие — тоже весьма любопытная характеристика нынешних особенностей нашей культуры